читать начало

  Первое время, когда я встречалась с Мичиру, я замечала, что она словно бы избегает меня, сокращает разговоры. Я и не ждала дифирамбов, напротив, я бы сильно и даже неприятно удивилась, если бы Мичиру только и делала, что переводила разговор на похвалы моей дочери. Но мне казалось, что эта тема ранит её, тревожит какую-то незримую, но очень тонкую и готовую вот-вот порваться струну её души, которую она ни за что не хотела мне открывать, хотя я видела, что её что-то гложет. И из-за этого я не могла жить спокойно.               

  Однако я обо всём узнала – когда Масато заметил, что колебания и волнение Мичиру в конце концов передались и мне. Только тогда Мичиру, всё ещё с некоторой напряжённостью, рассказала мне всё.

  Оказалось, что у них с мужем уже давно возникли и ширились проблемы. Мичиру не могла родить. Все попытки заканчивались выкидышами. Ни одного ребёнка Мичиру не продержала дольше двенадцати недель. Муж начинал серьёзно беспокоиться, дело доходило до скандалов и истерик – и долгих ночных слёз Мичиру. Ещё больше её состояние ухудшилось, когда она увидела меня готовящуюся к родам, спокойную и светлую. И сейчас она не может без боли смотреть на меня – особенно после того, что случилось несколько лет назад…

  Она рассказала мне всё это спокойным, как и всегда, голосом, но не глядя в глаза. Никто не мог ей помочь. Однако я видела, как ей тяжело. Видела искусно скрытые макияжем круги под её потухшими, потемневшими, старательно скрываемыми от меня глазами. Видела её худобу и чуть сгорбившуюся спину. Видела тонкие подрагивающие пальцы.

  Она так отличалась от прежней Мичиру, от стройной и ухоженной красавицы. Ведь я хорошо помнила её такой, какой она была тогда…

  Я вспоминала, какие чувства горели в моей душе, когда я носила Химеко. Когда клала руку на постепенно набухающий живот и чувствовала её внутри себя, и знала, что она появится, обязательно появится, я увижу её, потому что она есть, уже поэтому. Я даже теперь не могу подумать о том, что Химеко могло бы не быть со мной, что я могла – её – потерять… Нет… Не могу…

  …Вновь и вновь ощущать тепло внутри себя – и терять его, всё больше и больше впадая в сомнения, терзаясь нарастающим неверием в собственные силы, мучаясь от усиливающегося отчаяния…

  Я смотрела на Мичиру, медленно сгибающуюся под лёгшей на её плечи страшной тяжестью, и знала, что то же самое могло бы быть со мной, что я была так недалека от этого…

  Я простила тогда Мичиру, простила, хотя всё ушедшее уже давным-давно стёрло милосердное время. Я простила ей все свои мучения, балансирования на краю, слёзы, доводящие до тяжёлой нервной горячки, все метания, всю боль раскрытого и разорванного сердца, которое никак не могло излечиться. Простила депрессию, апатию, неверие в жизнь. Простила всё, стоило мне вглядеться в её лицо, быстро стареющее, но для окружающих продолжающее оставаться молодым благодаря искусному макияжу, сопровождающемуся дежурной улыбкой. ЭТО было гораздо, гораздо больней – знать, что ты не можешь родить ребёнка, не можешь сделать то, ради чего появилась на свет как женщина.

  И я простила её.

  Я помню глаза Мичиру. Её глаза, когда она смотрела на меня, пока я спокойно, как раньше Масато мне, рассказывала ей, что мы с ней делаем. Договариваемся с наилучшими специалистами, собрав деньги – половину я, половину она. Специалисты производят искусственное оплодотворение яйцеклетки Мичиру сперматозоидом её мужа. Дожидаются, пока оплодотворённое яйцо начнёт делиться. И по прошествии надлежащего времени пересаживают эту, развивающуюся, зиготу в мою, живую, матку. Я вынашиваю ребёнка положенный срок, рожаю и отдаю ей, не вскармливая – отдаю настоящей, истинной матери.

  Если не получится с первого раза, повторим попытку. Если и она окажется неудачной, повторим ещё раз. И так до тех пор, пока я вновь не почувствую, что не одна в своём теле, и не рожу ребёнка Мичиру. Средств у нас хватит. Мичиру известна на весь мир, как и я, она тоже воплотила свою мечту в жизнь, и деньги у нас есть, а кроме того, мы обе замужем за любящими нас и хорошо зарабатывающими людьми.     

  Я пропустила мимо ушей все возражения Мичиру и сама привела её в нужное учреждение, где быстро сделали вывод, что я пригодна к тому, чтобы стать суррогатной матерью. А она способна дать плодовитую яйцеклетку. В конце концов, она же носила зародыш в себе, пусть и недолго.

  Так же быстро мы оформили все необходимые бумаги. Я вообще не слушала ничьих возражений. Мичиру тоже была согласна на всё, потому что ещё не до конца понимала, что происходит. Её и мой муж также не выдвигали никаких претензий, ни к кому.

  К тому времени я уже кончила кормить Химеко, и мне оставалось совсем немного времени, чтобы полностью восстановить материнские силы. За это время было проведено оплодотворение в пробирке и прослежено благополучное развитие зиготы.

  Была проведена операция, в ходе которой в мою матку внедрили делящуюся бластулу. Она благополучно закрепилась там – и я вновь стала мамой.

  И время снова пошло вперёд. Но теперь я не отсиживалась в одиночестве. Я работала – тренером в престижнейшем автоклубе. Читала, активно отдыхала, по-прежнему следила за собой, общалась с людьми. Потому что мне этого хотелось. И я была счастлива такая, как была счастлива в уединённом коттедже посреди чистой, никем не тронутой зелени.

  Вскоре я почувствовала - жизнь внутри меня начинает осознавать, что она существует. Что это, незнакомое, но не менее удобное и тёплое чрево даст возможность увидеть мир. И я вновь начала светиться изнутри и дарить любовь всему, что находилось вокруг меня, потому что эта любовь горела во мне маленьким, тёплым неугасимым огоньком.

  И я жила так, как мне хотелось, и Мичиру жила рядом, навещая меня каждый день. Но, даже глядя на мой растущий живот и касаясь его, и начиная чувствовать первые движения собственного ребёнка, она всё ещё не могла поверить в то, что это происходит с ней наяву. Я знала, что происходит в её душе, и дарила тепло и ей тоже. Впрочем, по-другому я и не могла.

  Все знакомые знали, что случилось между нашими семьями. И где бы и с кем бы я ни встречалась, просто гуляя или занимаясь делами, всюду мне дарили тепло и ласку. Заботились, ухаживали, поддерживали словами и делами, справлялись о самочувствии. А в глазах всех этих людей светились искреннее уважение и любовь. От этого мне было ещё светлей и покойней.

  Время шло. Работать мне стало труднее. И я вновь погрузилась в отдых. Настраивала себя на удачу и счастье. Больше вслушивалась в себя.

  Я любила дочку Мичиру так же, как свою… так же, как когда-то любила саму Мичиру. А порой вообще забывала, что девочка внутри меня – не моя. Потому что я просто не могла отделить своё от чужого, раз и то, и другое совершенно одинаково шевелилось под моим сердцем. Обе слушали меня с одинаковым интересом и любопытством, когда я разговаривала с ними. Одинаково осторожно ворочались, пробуя силы, одинаково боялись причинить мне при этом боль. Одинаково впитывали мою любовь и ласку. Одинаково хотели жить.  

  И на фотографиях, сделанных в эти дни, я была совершенно такой же, как и в то время, когда носила Химеко. Совершенно одинаковой…

  Мичиру приходила ко мне, садилась подле. В её глазах дрожали не поддающиеся её воле слёзы. Слёзы счастья. Чем больше становился мой живот, тем больше она выходила из состояния оцепенения. Начала осознавать, что скоро по-настоящему станет мамой. Возьмёт на руки своего ребёнка, которого ей так давно хотелось.

  Мы с Мичиру долго смотрели друг другу в глаза. Она улыбалась, не вытирая ползущих по щекам слёз, стыдилась их, боясь огорчить меня, навредить мне. Но я всё понимала. И улыбалась тоже.

  Мичиру тянулась ко мне, осторожно обнимала меня и плакала. А я зарывалась лицом в её мягкие, пушистые, густые волосы и тоже обнимала её. И меня переполняла неиссякаемая нежность. Я знала, что на душе у Мичиру. И мне было гораздо, гораздо легче и теплей, чем тогда, когда мы с ней были неразлучны, и ещё сильнее мне хотелось сделать для неё как можно больше, отдать всё, что я могла.

  Мичиру, не сдерживаясь, прижималась губами к моим щекам, чистым и гладким. И я отвечала ей тем же. Её щёки были бархатисто-влажными от слёз и чуть подрагивали, когда она плакала, неслышно, беззвучно. А у меня на душе было светло и спокойно, и только чуть-чуть грустновато. И чтобы развеять грусть, я обнимала её крепче, прижимала к себе, к своему набухшему животу. Она легко касалась его, гладила, чувствовала движения своего ребёнка и, плача, покрывала моё лицо дрожащими поцелуями, старательно и как-то суетливо избегая губ, не зная, как иначе выразить всё скопившееся у неё в груди. Я впитывала ласку и передавала её ребёнку, чтобы он чувствовал свою настоящую маму, её доброту и тепло.

  Потом мы долго сидели с Мичиру рядом и говорили обо всём на свете. И однажды она призналась мне, что хотела бы всё вернуть. Но это было невозможно, и я сказала ей об этом. Слишком много было пережито, чтобы просто стереть его из памяти. Мы просто решили, что будем теперь жить вместе, в одном доме, две одинаковых семьи – папа, мама и дочка. Мне действительно было бы легче тогда – с туманными, но определёнными границами в отношениях.

  Я держала на руках Химеко, день ото дня она становилась всё более красивой. Мичиру тоже брала её на руки, сравнивала её личико с моим, утверждала, что она – моя точная копия, я смеялась, возражала, а она уверяла меня, что это чистая правда. Химеко смотрела на нас, спорящих, и заливалась хохотом, и тогда комнату словно освещало солнце, много ярче и теплее того, что горело в небе…

  Когда пришёл срок, Масато, относящийся ко мне теперь едва ли не с большей любовью, чем раньше, хотя выражалась она скорее во взглядах и нежных прикосновениях, нежели в громких словах и тем более дорогих подарках, отвёз меня в тот же роддом, в ту же отдельную палату, красивую и уютную, где я лежала раньше. Там я родила Касуми, родила ясным солнечным утром, за окнами пели птицы. Родила едва ли не легче, чем Химеко. Уже давно было известно, что после родов у меня чуть расширился таз, значит, второму ребёнку было бы удобней появиться на свет. Так и получилось.

  Я не могу описать всей красоты и лучистости Мичиру, когда она увидела свою дочь, когда подрагивающими руками прижала её к себе, погладила по нежным пухленьким щёчкам. Касуми быстро, практически сразу после её появления на свет, унесли от меня, и я была этому рада. Я бы не смогла удержаться от того, чтобы покормить её, а тогда уже не смогла бы разлучиться с ней. Теперь заботиться о девочке должна была Мичиру, а мне осталось только с лёгкой грустью вспоминать малышку…

  Но случилось нечто неожиданное, непредвиденное. Касуми отказалась питаться искусственными смесями. Не давалась никому в руки, даже в руки Мичиру, надрывно кричала - так, что сорвала голос. Требовала свою настоящую маму, не понимая, чья она дочь.

  Мы не знали, что делать. Нельзя было отдавать её мне, иначе потом я не смогу расстаться с ней. Но и нельзя было уговорить Касуми успокоиться. От голода и плача она потеряла вес, могла теперь только тихо и слабо стонать. Раньше здесь такого никогда не случалось, и никто не мог нам помочь.

  И тогда мы приняли единственно возможное решение. Мичиру, вся в слезах, отдала Касуми мне – я, в таком же состоянии, надрывно всхлипывая при каждом взгляде на них обеих, приложила ребёнка к груди. И Касуми успокоилась, начала сосать – слабо, медленно, но с нарастающим аппетитом.

  Я держала её и ревела навзрыд. Мичиру сидела рядом, согнув спину, обхватив руками голову, и тряслась всем телом от прерывистого плача. Вдвоём мы, наверно, смогли бы залить слезами всю палату, если бы у нас было достаточно времени.

  Касуми наелась и заснула, а мы с Мичиру смотрели друг на друга и хлюпали носами. Прибежали мужья. Масато бросился ко мне, я уткнулась лицом в его грудь, и вскоре рубашку моего мужа можно было с успехом отжимать в окно. То же самое происходило с Мичиру и её мужем.

  Когда мы наконец пришли в себя, мужчины единодушно приняли решение купить нам большой, красивый, удобный, уютный дом, где мы будем жить все вместе и который мы с Мичиру выберем сами сразу же, как только я встану с постели. Там мы сможем воспитывать детей вместе, и там Касуми легче будет понять, что её маму зовут Мичиру.

  На том и порешили.

  Я продолжала кормить Касуми, а так как молока у меня всегда хватало, малышка быстро вернулась к исходному, здоровому состоянию, а потом начала прибавлять в весе. Познакомилась с Химеко - девочки сразу прониклись друг к другу взаимным уважением. Но свободно и раскованно Касуми себя чувствовала только у меня на руках, как и Химеко. Я не могла понять, в чём тут дело. Ведь не в разговорах же с ещё не родившимся ребёнком…

  Однако постепенно, когда я отлучила Касуми от груди, мы начали приучать её к тому, что её мама – не я, а Мичиру. У Мичиру всегда хватало ласки и любви, и вскоре грань была проведена.

  Мы купили красивый двухэтажный дом в двух шагах от Токио и поселились там одной большой семьёй. Все работаем. Масато становится преуспевающим бизнесменом в области автомобилестроения, я помогаю ему и обучаю особо одарённых молодых гонщиков и гонщиц в одном из престижных международных автоклубов. Порой, когда в спорте не хватает мастерства старых ветеранов, мы с Масато принимаем участие в соревнованиях, и достаточно преклонный для гонщиков возраст нам не мешает, благо наше телосложение остаётся таким же, как и в молодости.

  Гендзуро – тоже бизнесмен, однако больше в области искусства. Он занимает хорошую должность в одной из крупнейших звукозаписывающих компаний.

  А Мичиру выступает – одна либо вместе с наиболее известными, но, разумеется, подходящими ей группами, изредка гастролирует по миру – и ведёт домашнее хозяйство. 

  Химеко и Касуми крепко сдружились, у них очень много общих интересов и огромное количество друзей. К тому времени, когда Химеко пойдёт в школу, мы собираемся приобрести комфортабельную квартиру в городе, чтобы не выделять её, а позже и Касуми, ежедневными поездками за город – да так и нам удобнее.

  У нас очень много знакомых, мы довольно часто зовём в гости наиболее близких друзей. В их числе – Сецуна, не так давно вышедшая замуж за очень хорошего человека, Ёкинори Токино, писателя - он взял себе псевдоним, который гуляет сейчас по всему свету - и тоже родившая дочку по имени Йоаке; Хотару, она работает врачом-гомеопатом с элементами целительства, и руки у неё, говорят, просто золотые; Котёнок, всё такая же весёлая, круглолицая, необыкновенно забавная растяпка, крепышу Чибиусе сейчас уже около шести с половиной лет; разумеется, Мамору, статный, широкоплечий, невероятно красивый брюнет, замечательный биотехнолог, он сделал неплохую карьеру; девочки, они тоже успели повыходить замуж, у кого-то из них уже есть дети, а у кого-то нет, но всё ещё впереди; Садако-сан, которой я бесконечно благодарна за её доброту, нежность и терпение, она уже практически полностью заменила мне мать, хоть разница в возрасте у нас не так уж и велика, - и другие люди, с которыми мы с Мичиру встречались в поездках по свету.

  Вот так мы и живём. Растим детей и занимаемся любимыми делами, ради них и существуем на этом свете. Наверное, это и есть счастье. По крайней мере, дорогим мне людям, которые окружают меня, очень хорошо. И мне тоже сейчас очень спокойно и приятно. Может быть, и нельзя так говорить, чтобы не спугнуть счастье. Но мне безразлично, что будет со мной дальше. Потому что я знаю, что не одна в этом мире. Теперь я знаю это точно. По крайней мере, я так считаю.